Мальчик городской, гощу в деревне,
Вырвавшись из тинистой толпы.
Здесь поют протяжней и напевней,
В остальном – в словах весьма скупы.

Цепь тяну. Вспотел. Лупасит лето
В темечко… И помню до сих пор
Холодок колодезных ответов
На пустой ведёрный разговор.

…Творчество – затворничество мысли,
Чтоб от помутненья упасти
Чистый кладезь – в дымном коромысле.
Глубину – до нёба донести.

Навстречу волнам эмиграций
И волнам северного моря
(А в рундуке лежал Гораций,
С Басё и Ведами не споря),

Навстречу огненному шторму,
Где жаром книг дома согреты,
Где, придавая грязи форму,
Морзянкой пуль неслись декреты,

Он шел подтянутым фрегатом,
Открыто флагами сигналя
О том, что дорого и свято,
Что навсегда в его скрижалях.

Погон оторванные крылья
Вросли в расправленные плечи.
Отозвалось творимой былью
То слово, что казнит и лечит.

Святым Георгием крещенный
В кроваво-огненной купели
Он шел путем, бедой мощенным,
И плахи жалобно скрипели…

Пред тем, как смолкнуть, в миг последний,
Щелчком отбросив папиросу,
Он прошептал слова обедни
И «Пли!» скомандовал матросу.

Парят в небе чайки, раскинув крыла,
И в небо возносят упорно
Две кижские церкви свои купола
Работы старинного корня.

Кресты их похожи на мачты судов,
А парус, невидимый взгляду,
Гудит под напором карельских ветров
И сердцу дарует отраду.

А рядом, на озере, как в старину,
Красивы, стремительно-ходки,
Крутыми бортами ломают волну
Кижанки — онежские лодки.

Тут издавна люди вершили пути
По водам средь мысов и мелей,
И парус поставить, на веслах грести
Все с самого детства умели.

Тут в каждом селении мастер был свой,
Владевший особым секретом:
Любая их лодка рождалась живой,
Напитанной ветром и светом.

Форштевнем, который по-русски курнос,
Веслом, что в руках узловатых,
И волны, и время пронзая насквозь,
Плывут они в белых закатах.

Глубину слово вёсел будило, расступался закатный пожар:
Тем путем, что лишь солнце ходило, гнали викинги дряхлый драккар.

За кормой оставались фиорды, где над тесной для юных землей
Облаков непокорные орды шли в набег свой, веселый и злой.

И швартовы рубя на рассвете, в неизвестность рванулся отряд.
Подхватил их проснувшийся ветер, а других и не надо наград...

Предводитель по имени Эрик, рыжий волос отбросив со лба,
Острым взглядом искал новый берег, на котором таится судьба.

Никогда еще здешние воды не тревожило чье-то весло.
Притяженье далекой свободы их корабль все сильнее влекло.

И пусть волны барашками скачут, о борта разбиваются вдрызг.
Шторм крепчает – норвежцы не прячут загрубелые лица от брызг.

Смельчаки добиваются цели, как бы путь к ней порой ни петлял…
Вдалеке, в дымке, видима еле, показалась внезапно земля!

Вот она к мореходам все ближе, вот прибоя приветствует речь
Скандинава по прозвищу Рыжий, что сумел океан пересечь…

Море тьмы, пусть мы в самом начале, но когда-то рванемся к звезде,
Чтобы радиоволны качали те слова, что веслом по воде.

1.

Неплохо было б на песке валяться
И созерцать – без спешки, без истерик –
Как волны пенный флаг капитуляции,
Вновь отступая, выбросят на берег.

Да только я и сам – волна всего лишь:
Ударившись о землю, я рассыплюсь
На брызги слез, что ты себе позволишь,
На пену слов и голоса осиплость.

2.

Горошина Земли, ты так поката!
Скольжу, как будто в бездне ледяной.
Все ближе и страшней костер заката,
И тень все тяжелее за спиной.

Ответа нет, вопроса и возврата.
Меж Доном и Днепром петляет Стикс.
А с берега зовет всех нас куда-то
Неразличимый феникс...
Или сфинкс.

3.

Что ни говорю я, что ни делаю – чувствую на дне свою вину.
Алкомаркет «Красное и белое», прекрати гражданскую войну!
Чтоб две крови дедовские, бьющие прямо в сердце: чья тут сторона? –
Помирились той проклятой Пущею, выхлебанной внуками сполна.