Меня, старшину второй статьи, электромеханика, после учебки направили для дальнейшего прохождения воинской службы в Гремиху на базу подводных лодок.

Грузопассажирский теплоход «Вацлав Воровский» вез меня на Островной. Всем, кому довелось нести службу в этих местах, помнят этого ветерана Заполярья. Как ждали его те, кто носил черные бушлаты! На нем доставлялись продовольствие, мебель, детские товары, школьные принадлежности, музыкальные инструменты, включая большой концертный рояль для Клуба моряков... Когда приходил «Воровский», на почте выстраивались длинные очереди, чтобы получить в письмах вести с большой земли… Несмотря на ледовый класс, бывало, что справиться с капризной погодой Арктики «Вацлаву Воровскому» с его восьмью тысячами лошадиных сил было не по силам.

Еще ходили в Гремиху танкеры-сухогрузы. Они, будто утюги, грузно и неуклюже ползли к нам с материка, доставляя уголек для котельных, пиломатериалы…

Новая лодка пришла на базу после обкатки из Северодвинска. Из нас, салаг, сформировали сменный экипаж. А основной экипаж – ребята, походившие в учебные походы. Чуток разбавили нас старослужащими. Офицерский и мичманский состав с разных флотов подтянули. И командир вроде не новичок.

Пока жили на берегу, успели перезнакомиться. Знать, кто с тобой рядом, с кем из плафона морскую водичку пить доведется, большое дело.

С наступлением летнего периода обучения приняли АПЛ у основного экипажа. Кто думает, что ходить на подводном атомном крейсере – сплошная романтика, тот сильно ошибается. Вроде и экзамены позади, и квалификация получена, и новенькие лычки на контриках золотом горят, а как попадаешь на лодку… Оказывается, теория, тренажеры, учебные классы – еще не все. Один раз сходил в учебный поход, и начинаешь понимать, кто ты есть и чего на самом деле стоишь. Как говорится, на острие волны, или под волной.

Командир БЧ-3 гонял нас до седьмого пота. И дело свое мы знали. Дизеля работали, как отлаженный механизм швейцарских часов. И не только свой отсек надо было изучить. В соседние отсеки тоже приходилось заглядывать. Командир на ученьях мог любую команду дать по смежным специальностям, ведь в случае чего, по необходимости мы обязаны были временно замещать судовых специалистов.

 Сколько шишек набьешь, пока не научишься мало-мальски разбираться в устройстве и особенностях АПЛ. Техника сложная, не терпит небрежного отношения. С ней нужно обращаться на «вы». На трехсотметровой глубине со всеми механизмами, десятками километров электрокабелей, трубопроводов не дай бог под дизель-генератором капля масла появится! Командир боевой части прикажет найти источник этой капли. По возвращении на базу заставит разобрать чуть ли не весь дизель. Потому что в соседнем отсеке, совсем близком от экипажа, бьется атомное сердце подводного корабля, а тот, кто на вахте, отвечает за него головой.

Капитан на АПЛ выше Бога. В нашей БЧ практически любая команда выполнялась автоматически. Неуверенность, растерянность, медлительность в принятии решения приводят корабль и экипаж к гибели.

Как-то после вахты просыпаюсь от командирского голоса по радио. Объявлена тревога: повреждены горизонтальные рули… Все, хана! При такой неисправности АПЛ просто не всплывет. И экипаж, задраенный в отсеках на большой глубине, погибнет.

Смотрю на глубомер: стрелка дрогнула и стала опускаться, глубина пошла вниз, двести пятьдесят метров, триста, триста пятьдесят… Вот еще на пару тройку сотен опустимся и… Прочный корпус рассчитан на погружение до шестисот метров, а после – давлением воды нас просто сомнет в толщину бумажного листа.

Но на глубине чуть больше четырехсот метров проклятая стрелка замерла… И снова спокойный, уверенный голос капитана по трансляции:

– Учения закончены, весь экипаж благодарю за службу.

Внезапность учений – необходимая проверка и экипажа, и самой лодки. Нос задирать в Гремихе особо не давали.

Когда в учебке подводного плавания учился, был у нас курсант Лютиков из-под Курска. Маленького роста, с длинными болтающимися руками. На гражданке он состоял в колхозной пожарной команде, где и выучился гонять по пыльным деревенским дорогам на Газоне (Газ-52) Так и записали в военкомате: «Водитель третьего класса».

В жизни моря не видывал. Я-то в отличие от него, можно сказать, в тельняшке родился, настоящий черноморский волк, горько-соленый, прокаленный белым крымским солнцем от ленточек с золотыми якорьками на бескозырке и до матросских хромовых ботинок.

Ну, Лютиков и Лютиков, что ж такого? Да только годки (старослужащие) его невзлюбили. На службе всегда есть к чему придраться. Вот он и стал для них козлом отпущения. Только и было слышно в казарме и на плацу: Лютиков не надраил бляху ремня, Лютиков плохо прогладил гюйс (воротник, значит), у Лютикова в тумбочке бардак, на теоретических занятиях в классах Лютиков спит... И снова у Лютикова наряды вне очереди, и снова у Лютикова ночи без сна…

Но Лютиков не унывал. Долгими зимними ночами послушно драил коридоры казармы, прислушиваясь к воющим по-волчьи ветрам Финского залива. И сам тихонько напевал, как бы подбадривая себя, борясь со сном:

Лютики-цветочки у меня в садочке...

Желания заниматься техникой у него не было, хоть и отучился, получил корочку специалиста. Не лежала у него душа к машинам. Зато питал большую слабость к рыбалке, об этом говорить мог бесконечно…

После выпускных экзаменов наши пути разошлись. Из учебки успешно сдавшие экзамены вышли старшинами второй статьи. Лютикова же выпустили с одной лычкой на погоне.

Встретились через два года на базе подводных лодок в Заполярье. На нашей дизелюхе (дизельной подводной лодке), стоявшей у причальной стенки, был недокомплект экипажа. С аппендицитом лег в госпиталь матрос-дизелист.

Я как раз после вахты отсыпался, когда пришел новый «специалист».

Проснувшись и напившись чаю, я отправился в отсек поглядеть на новенького. «Новенький» сидел на корточках и какого-то рожна торцевым ключом откручивал-закручивал клапанную крышку на движке, напевая знакомую песенку «Лютики-цветочки…». Я хлопнул его по плечу. От неожиданности Лютиков выронил ключ и испуганно обернулся.

Вместо приветствия я с легкой улыбкой заметил ему:

– Каждый, кто хоть мало-мальски разбирается в дизелях, знает, что без нужды двигатель лучше не трогать. Только во время ремонтных работ возможен частичный разбор двигателя в присутствии механика или командира БЧ-3.

Лодка для него была стальным ящиком без окон. Он всегда с тревогой ожидал, когда прозвучит команда на погружение.

Командир боевой части приказал однажды Лютикову осмотреть в аккумуляторной яме отходящие шины, протянуть контакты… Ну, тот, видимо, по рассеянности гаечный ключ на банку батареи случайно уронил и отошел… Кое-что сгорело тогда. Короче, хлопнуло здорово. Сила тока аккумуляторов в сумме огромная, но защита в силовом щите сработала, выбило предохранители.

После нескольких таких историй Лютикова отстранили от всяких работ, связанных с механизмами. И доверяли работу, не требующую особых знаний и навыков, выполняемую под строгим командирским присмотром.

– Ты мне лодку утопишь, матрос! – орал старпом…

А замполит проводил с ним долгие беседы о важности углубленного изучения механической части корабля.

Ничто не помогало. Лютиков оставался Лютиковым.

Во время очередной пожарной тревоги он залил помещения камбуза углекислотой. Пена доставала до самых светильников над электроплитой кока.

В другой раз вместо продувки за борт сжатым воздухом гальюна умудрился открыть обратный клапан и залить дерьмом линолеум…

От греха подальше списали Лютикова на берег. Наш командир его выручил, от трибунала спас, мать пожалел. Лютикова попал в распоряжение офицера-пропагандиста. Служил кинокрутом в гарнизонном клубе моряков. И запуская в своей будке киноаппарат, все также напевал:

Как-то в январе нес я верхнюю вахту на лодке. Ветер был такой, что пришлось пристегнуться карабином страховочного пояса к палубному устройству.

Вдруг вижу: бежит к нам по длинному пирсу матросик в черной форменной шапке, съехавшей до самых глаз. В каждой руке большие металлические округлые боксы для хранения катушек кинофильмов.

В это же время вылез из рубки мой дружок главстаршина Фоменко.

– Глянь, Фома, – киваю ему в сторону приближающейся фигуры, – Лютиков, что ли, наш подгребает? – и на мгновение обернулся к старшине.

– Никого не вижу, – поглядел на пирс Фоменко, – ты замерз, что ли?

– Да вон же он, – показываю на пирс.

А на пирсе действительно пусто. И только две коробки с кинофильмами в метрах пятидесяти от подлодки.

Фоменко, недолго думая, сбежал по трапу и понесся к этим коробкам. И тут, словно из-под земли, вылезает сам кинокрут. Оказывается, так спешил, что не заметил горловины сливного люка…

Вот я уже годком на нашей АПЛ считался (два с половиной года срочной отмахал). И сколько винты нашего «Букаря» намотали миль за это время, и все вроде гладко шло день за днем, все к дембелю ближе…

Придет подлодка из автономки, встанет у пирса, прижимаясь кранцами к бетону стенки. Значит, боевое дежурство закончилось, теперь на отдых. А сменный экипаж примет лодку, и та снова вперед – бороздить морские глубины морей и океанов…

Нас же, когда на берегу в казарме всем экипажем жили, продолжали гонять и по уставам, и по строевой, и по материально-технической части подводного крейсера. А после – снова зачеты по специальностям. И так вся наша матросская служба...

Однажды под самый дембель на губу угодил. У меня в военном билете приказ уже стоял. Но поругался с командиром боевой электротехнической части, и он отправил меня на гаупвахту на пять суток. А там холодрыга в камерах, иней на стенах, а если по нужде требуется... Сам гальюн на краю скалы открытый всем ветрам, аж шинель над головой задирает. Пол из сваренных прутьев в широкую клетку…

Но вот кому точно не позавидуешь, так это стройбату. К лодкам этих бойцов не подпускали. Ими затыкали все, что касалось грубой физической силы: рытье котлованов зимой, разгрузка угля с танкера…

Помню огромную гору угля, привезенного самосвалами и сваленного кое-как возле котельной. Он мешал проезду машин к причалам, а уголь должен был лежать, как положено, в бункере под элеватором. Кроме того, смерзшийся уголек необходимо было перебрать, расколоть, раздробить…

На все про все взводу стройбата отпустили каких-то два часа. А после – дюжина ребят загремела в госпиталь с обморожениями. Их прапору тоже досталось: орал на них на ветру. В Гремихе такие ветра дуют, только держись за леера! Особенно зимой. Даже канаты на улицах натягивали, чтобы народ не сдувало, пока до автобусной остановки добирались. Но, как известно, лучшая «грелка» для души – спирт. Так и «подогревался» прапорщик, за какие-то грехи переведенный с большой земли к нам на край командовать такими же залетными и лихими. Некоторые из них были призваны после отбытия наказания и снятия судимости.

Помню, они с большим удовольствием меняли свою тушенку на теплые б/ушные фланелевые тельники. В одной шинельке в Гремихе холодновато. Двое таких «гвардейцев» частенько наведывались к нам по бартерным делам. У одного фамилия Назаренко. И звался Назаром. Он был кряжистый и обладал невероятной силой. На спор поднимал и проносил несколько звеньев толстенной якорной цепи. И всем желающим ставил на передние зубы фиксы, вроде коронок из какого-то желтого металла. При этом здоровый зуб подпиливался обычным напильником – надфилем.

Второй – Чумаков, по прозвищу Чума, здоровенный такой квадрат, с такой же квадратной головой. Этот тоже ни черта не боялся. На гражданке за драки сидел. И в этих местах очутился за те же дела. Чума, если надо, мог без отдыха всю Гремиху с Островным перекопать одной лопатой.

Но оба, Назар и Чума, панически, до бабьего визга, до обмороков боялись мышей. Их сослуживцы по взводу запускали им этого зверя то в карманы шинелей, то в рукавицы, то под опрокинутый стакан для бритья…

У нас же флотских служба была строгая. Хотя у годков тоже свои закидоны имелись. После отбоя, например, караси ползали под койками и дудели пароходной сиреной, изображая дембельскй теплоход «Вацлав Воровский». Кроме того, огорченные разлукой салаги должны были рыдать и причитать в голос, как бы сожалея о безвозвратно потерянных для флота годках.

Но это все были шутки от скуки, после похода…

Первого ноября наш подводный ракетный атомный крейсер вышел на боевое дежурство. Капитан уже на центральном посту. Звучит команда: «Все по местам». АПЛ отшвартовывается от стенки пирса, толстые и длинные цилиндры кранцев больше не нужны. Лодка, медленно отрабатывая винтами, волнуя воду залива, начинает на самом малом ходу маневр выхода. Заработал в пятом отсеке дизель-генератор, предназначенный для выработки энергии, необходимой для работы электроприборов и для подзарядки аккумуляторных батарей.

Внезапно раздался грохот, и крышка цилиндров дизеля, сорвавшись, отлетела в сторону, едва не задела при этом вахтенного моториста. Сработало аварийное включение резервного дизеля.

Весь пятый отсек во главе со старшим механиком собрались у замолкшего движка. Шатун, видимо, в результате износа основания поршня оторвал горизонтальную шпильку крепления и пробил крышку.

Но откладывать выход лодки нельзя. На носу очередная годовщина Октябрьской революции. С АПЛ седьмого ноября должна быть отправлена телеграмма о боевой готовности. А тут такое...

Наш командир боевой части, совсем молодой лейтенант (первый его выход после окончания Ленинградского училища подводного плавания) от растерянности не знал, как нужно действовать...

А для меня этот поход был последним. Через месяц заканчивался срок службы. За три года с опытом капитальных ремонтов дизелей я неплохо изучил эти движки. Подошел к стармеху и доложил, что аварию устраним в короткий срок, и лодка выйдет в море, не нарушив приказа адмирала.

Легко сказать… А как сделать? Мичман техник Терехин так и заявил, что невозможно в кратчайшие сроки заменить без подъемных механизмов двигатель. Как справиться с таким сложным ремонтом без захода в док, без штатной береговой ремонтной бригады?

Ремонт все же решили производить своими силами, дабы не навлечь на себе нагоняй от начальства с выводами и последствиями… Стармех на время выполнения аварийных работ назначил меня старшим вместо нашего сундука Терехина. Командир БЧ, мичман и практически вся команда дизелистов, электриков оказалась в моем подчинении.

Ручными механическими талями, зацепив цепями, подняли с фундамента поврежденный дизель. Разобрали его на отдельные части. Новый дизель тем же способом (с невероятными трудностями и крепким соленым матросским словцом) установили на прежнее место. В таком авральном режиме находились четверо суток. Падали от усталости…

Но запустили-таки в срок, дизель-генератор заработал. Телеграмму главкому флота отбили точно седьмого ноября, когда наша атомная подводная лодка была далеко от Гремихи.

После выяснилось, что снятый нами аварийный двигатель во время всей эксплуатации ни разу не был подвергнут положенному плановому и капитальному ремонтам. Только замена масла, внешний осмотр…

А моя Гремиха с ветрами, гололедом и туманами теперь уже не та. Базу подводных лодок ликвидировали. После расформирования флотилии субмарины, выведенные из состава флота, дожидаются в бухте очереди на утилизацию.

Отслужив, подводники запаса получали жилье на материке. Гражданское судно увозит их навсегда. Прощаясь с поселком, офицеры, приложив руку к козырьку, отдают честь бывшей базе, лодкам, на которых начинали службу с лейтенантских погон, и бросают через плечо в холодные волны фуражки с позеленевшими от соленых брызг кокардами.

С пирса больше не доносится команда:

– Флаг, гюйс поднять!

Не слышен больше осипший, простуженный рев корабельных сирен. Не отбивают склянки в сияющую, надраенную крепкими матросскими руками рынду. Только в долгие зимние ночи вместе с шумом бьющихся о бетон причалов волн доносится тоскливый и жуткий вой одичавших бездомных псов.

И наш дембельский теплоход «Вацлав Воровский» лежит в затоне Выборга на банке правым бортом. В девяностые, когда списали судно, какие-то дельцы пригнали его в залив, намереваясь превратить в плавучий ресторан. Но во время шумной и веселой дискотеки, кто-то развлекаясь, взял да и открыл клапана доступа забортной воды… И все.