В боевом солдатском званье,
В гордом званье старшины,
В новом обмундированье
Возвратился дед с войны.

Гимнастёрку и рубашку,
Пару яловых сапог
Износил он. А фуражку
Почему-то всё берёг.

Надевал фуражку в Праздник,
Очень ею дорожа.
Бабка скажет: «Новой разве
Нету? Всё для куража!

Как в такой пойдёшь к соседу:
Не хозяин что ль рублю?
На базар поеду в среду –
Шляпу там тебе куплю…»

Дед припрятанную «Старку»
Брал: да что тут говорить? –
Спорить с бабкой, что по танку
Из винтовочки палить…

Не спеша он шёл к соседу,
Что под Курском воевал,
И с соседом за Победу
«Старку» – чаркой распивал.

С ним, осколком ослеплённым,
Пел о самом дорогом,
Пел и плакал!
И гранёным –
Пил за мёртвых самогон!

Добирались и до бражки…
Правда, ум не пропивал:
Никогда чужой фуражки,
Уходя, не надевал.

Перед бабкой отвечая,
Говорил: «Да что там пью? –
От чужих же отличаю
Я фуражечку свою!»

«…Отчего ж тебя качает,
Что корову в борозде?
Знаю, как ты отличаешь:
Ты ж – на ощупь, по звезде!..»

Дед молчал. Когда ж от брани
Строгой бабки уставал,
Не ложился на диване –
Уходил на сеновал.

И проваливаясь в небыль
От нахлынувшей тоски,
Видел он, как шли по небу
Краснозвёздные полки.

Там по цвету и по лаку,
По немеркнущей звезде –
Узнавал свою фуражку!
Ту, что в доме, на гвозде…

Мы попросим нашу бабку
Протопить нам к ночи баньку,
И, ступая на порог,
Мяты, липы, зверобою
Не забудем взять с собою,
Чтобы слаще был парок.

В шайке веничек распарим,
Чайник травами заварим –
Помогает пропотеть,
Будем чаем упиваться,
Будем веником стегаться,
Долго ахать и кряхтеть.

Дверь откроем и с разбега
Упадём в объятья снега,
И под юною луной
Канут хвори и заботы,
И к тебе вернутся годы,
Годы, взятые войной!..

Если ж так
Вернуть их сложно –
То, давай, тогда мы сложим
Жизнь твою и жизнь мою
(Пусть мне тоже будет больно!)
И разделим – как обоймы
Поделили бы в бою.

И расправятся морщины –
Жизнь примеряют мужчины
Вновь, как чистое бельё…
Как, тебя мочалкой драя,
Я о шрамы обдираю
Сердце штатское своё!

Я был рождён во времена,
Когда закончилась война
Победою!
О них шпана
Теперь кричит как о суровых,
Где правил злобный вурдалак.
Не знаю: врут иль было так –
Я помню гордость, а не страх,
И хлеб,
Бесплатный хлеб в столовых.

Уроки кончены, и вот
Туда, где свой, родной народ,
Серёжка в очередь встаёт,
А мы, пока он достоится –
За стол!
И солюшки щепоть
Посыплешь щедро на ломоть:
Как радуются дух и плоть –
Ах, видели б вы наши лица!..

В стране пятнадцати столиц
Таких сегодня нету лиц!
Не зря рекламный русский фриц
Мне предлагает всё и сразу:
Лишь только бы молчал я впредь
О гордости победной, –
Ведь
Я – хлеб, какому не черстветь,
Я – соль та, равная алмазу!..

1.

Победа... слышите... победа...
Конец войне, другая жизнь,..
И у безногого соседа
Невольно слёзы полились.
И он, сквозь слёзы, «козью ножку»
Рукой дрожащей прикурил.
А где-то всех звала гармошка,
И птичий гомон в небе плыл.
Смешались радости и боли,
Смешалось торжество и горе.
И пахоты заждалось поле.
Но дождалось – хватило сил
Победа... слышите... победа!

2

У братской могилы стою покаянно:
На плитах фамилии, скорбные даты.
Не только в Девятое мая желанный
Я здесь посетитель. Живу виновато.
Мне помнятся с детства отцовы медали.
Всё кануло в лету – отец и награды.
Отрадно, что дети мои не видали
Увечий их деда, нажитых когда-то.
Их время другое, другие высоты,
Которые нам не всегда и по силам.
...Цветенье и зелень на все горизонты.
Тревожные мысли у братской могилы...

3

Примите мой поклон, фронтовики-солдаты!
Всю жизнь во мне одно: пока живу – в долгу
За ту Победу в давнем сорок пятом
И знаю я, что никакою платой
Я расплатиться с вами не смогу!

О стяге российском веду разговор.
Он – символ и гордость Великой Державы.
С Петровых времён до теперешних пор
Российскому флагу – бессмертная слава!
О стяге российском веду разговор.
С ним – подвиг народа в сраженьях кровавых.
Высоким Указом его триколор
Являет нам верность и доблесть по праву.
О стяге российском веду разговор.
В деяньях преступных готовят расправу
Все те, кто заносит над нами топор.
Российскому флагу – бессмертная слава!
О стяге российском веду разговор.
В его триединстве – духовные нравы.
Любовь и отвага не станут в разор –
Веками России стоять величаво!
О стяге российском веду разговор.
Народ наш радушен – с открытым забралом.
Но ворогу будет достойный отпор.
Российскому флагу – бессмертная слава!
О стяге российском веду разговор.
К России нельзя относиться лукаво.
Родная Отчизна. Душевный простор.
Геройство. И сила Священной Державы.

Россия, Родина, Страна,
На все в грядущем времена.
Россия, Родина, Страна,
Тебе с рождения дана.
Россия, Родина, Страна,
По жизни у тебя одна.
И от любви твоей сильна
Россия, Родина, Страна.
Твоё Отечество она
Россия, Родина, Страна!

– Отчего это вдруг пригорюнился, дед?
Ты открой мне причину печали.
– Это было, внучок, уж тому сорок лет,
Мы тогда под Смоленском стояли.

Получил я письмо, офицер молодой,
Почтальоны пошли на издержки –
Передали от девушки русской простой,
Так, в порядке моральной поддержки.

А фашист той порой прикурить нам давал,
Смерть смеялась и шастала близко…
Я ответ сочинил, да в тылы отослал,
Завязалась у нас переписка.

Всю войну она шла, ты смотри, понимай,
Мне такое пораньше прервать бы,
Но когда заблестел перед нами Дунай,
Там уж стали готовиться к свадьбе…

У меня ведь жена, пятилетняя дочь,
Да ещё и родители в силе.
Фронтового дружка попросил я помочь –
Напиши, говорю, что убили.

Вот такие дела, ну и нынче порой
На меня наседает унынье:
Видно, молится девушка за упокой,
И свеча у распятья не стынет…

– Отчего это вдруг пригорюнился, дед?
Ты открой мне причину печали.
– Это было, внучок, уж тому сорок лет,
Мы тогда под Смоленском стояли…

Там, где кончается Кавказ,
В краю Бабы и Мустафы,
Трава, что освежает нас,
Растет в поречье Акстафы.

И если подадут салат
С душистой, пряною травой,
То мне припомнятся солдат
И вертолет над головой.

Азербайджанский базилик –
Немой свидетель вечных распрь.
Он к послушанию привык,
И не тревожит словом нас.

Он прорастает в дни весны
Сквозь сталь подбитых БМП,
И лепестки его красны,
Как кровь на раненой стопе.

Он рос на выжженной земле,
Как символ крови и огня,
И вот, на праздничном столе,
Он на тарелке у меня.

Мы пьем за веру и любовь.
Куда ушли мои года?
И причаститься я готов
Из той же чаши, что тогда.

У Бога множество имен,
И базилику выбор дан,
А по-азербайджански он
Зовется именем рэйхан.

Сквозь мглу смотрю на Божий лик,
Как древле призванный Пророк.
Азербайджанский базилик
Ростки пускает между строк.

Прислони к стене автомат,
Посидим, помолчим, кардаш.
Ведь «кардаш» – это значит «брат»,
Ну а брат – это значит наш.

Где-то там, вдалеке – война,
На столе – чахыр и гурут.
Наливай зелена вина,
Здесь шииты, как русские, пьют.

На твоей вспотевшей груди
Медальон с пророком Али.
Тридцать верст – и война впереди,
И команда по-русски: «Пли».

Здесь довольно спокойно, брат,
Здесь стреляют лишь по горам.
А в Шуше и Агдаме – ад,
Много наших погибло там.

У меня молитва своя –
Девяностый в кармане псалом.
У тебя большая семья,
И разбитый из «Града» дом.

И кричит по утрам муэдзин,
Как ему повелел Аллах,
Ну а снега с Кавказских зим –
Лишь комок гурута в руках.

И не нам теперь обобщать,
Осмысляя пути страны.
Может, завтра в нас будут стрелять,
И погибнем мы без вины.

Я уже собрал свой багаж.
Нас прикроет Гянджинский десант.
Ничего мне на память не дашь.
Я в Газахе зарыл свой талант.

Ну, здравствуй, проходи, садись-ка на диване.
Я вижу, ты Иван, как прежде – молоток!
Прошкрябал пол села своими-то ногами,
А я, дружок, ужо пять лет, как не ходок...

Чего в районе там, чего там в центре слышно?
Убрали урожай? Удвоили удой?
А у меня в саду совсем засохла вишня,
Которую сажал уже сынишка мой.

Три года сына нет, поразлетались внуки,
Супружница моя хотя бы не слегла.
Глаза уже не те, совсем скрутило руки,
Такая наша жизнь, такие брат дела…

А помнишь, как с тобой мы вместе воевали?
Ни мало удалось нам обезвредить мин.
Как под гармонь с тобой плясали на привале...
Спасибо, что пришел, давай поговорим.

Я кровью истекал, лежа на поле минном –
У Кенигсберга шел тогда жестокий бой.
Меня смогли спасти, а командир Каримов
Остался навсегда лежать в земле сырой…

Ты помнишь этот день и пушки на опушке,
Смертельный шквал огня, ударивший по нам?
Что щуришь хитрый глаз? Небось принес чекушку?
Так значит наливай наркомовских сто грамм.

Уходят в небеса от нас однополчане
Достойно и светло, не требуя наград,
А мы – ещё скрипим, давай друзей помянем,
За наш сапёрный взвод, за наш Калининград!

На плечиках пиджак висит у изголовья,
Награды говорят, красноречивей слов.
Уходят навсегда последние герои...
Уходят, чтоб война не возвратилась вновь.

Беды и горя хлебнули вволю –
Война не травы, мужей косила…
Не нарекали на вдовьи доли
Ульяны, Марьи и Ефросиньи.

Другим расстелен душистый клевер,
Другим сверкали алмазом росы,
А им придётся пахать и сеять,
Растить детей, чтоб не голы босы.

И жарким летом и в холод зимний
Не ожидали небесной манны.
Страну отстроят – они ж двужильны,
Так спокон веку впряглись и тянут.

Брось вдовьи годы считать, кукушка.
Избу не греет почетный вымпел…
Горчит судьба, солона подушка,
Но только это ж никто не видит.

Побеги даст молодая поросль,
А вы уйдете за дали сини…
Отчизны скрепы, России гордость –
Ульяны, Марьи и Ефросиньи.

Воздушный таран

Лишь тёплые губы шепнули «мой Ваня»,
и сдался матрос итальянского флота,
такое красивое имя Джованни
осталось забытой и трепетной нотой.
Он мило бранился по-русски нередко
с соседом из немцев, давно обрусевшим,
и стал моим самым загадочным предком,
когда-то с Россией сродниться посмевшим.

С лица не сходила восторга улыбка,
когда выпивали за дружбу и братство,
и только из красного дерева скрипка
была его главным и верным богатством.
С глазами, прикрытыми от вдохновенья,
играл про любовь и прекрасные муки,
а дети, измазавшись свежим вареньем,
ловили божественной музыки звуки.

Была бы возможность сидеть с ними рядом
и слушать волшебную музыку эту,
я предка спросила б не словом, так взглядом:
«Зачем ты, Джованни, затеял всё это?»
Шепнула бы этим невинным потомкам:
«Бегите, спасайтесь!», пока не настало
то страшное время, где скрипки в котомках
и степи казахские вместо вокзалов.

И выжить не всем, и вернуться немногим
за то, что, Джованни, ты был итальянцем,
а где-то Сибирь обморозила ноги
соседям их, немцам, читай, иностранцам.
Ни те, ни другие сгибаться не стали,
а сколько достоинства в преданных лицах,
не зря же их деды присягу давали
России и матушке императрице.

Забыты давно итальянские корни,
замужеством скрыта фамилия эта,
да только Джованни, России поборник,
узнать не успел продолженья сюжета.
Как ждали полжизни короткого слова,
услышать хотели одно – «невиновны»,
искали в газетах, кручинились снова,
теперь я указ этот знаю дословно.

Жалели, что мало осталось здесь немцев
из тех, что Россию любили веками,
и сколько ещё вот таких «иноземцев»
зачем-то считала она чужаками.
Ты, знаешь, Джованни, а я не уеду,
похоже, светлей полоса мне досталась.
К России любовь – от тебя и от деда,
Я верю в неё. И как ты, я осталась.

От подснежников пахнет такою весною,
а в окопах воды, так что некуда деться.
Что забыли вы здесь со своею войною?
Малышам загубили обстрелами детство.

Разведите костёр, и сгорят камуфляжи,
насладитесь покоем, давно позабытым.
И Азовского моря песчаные пляжи
осчастливят детей «якорьком» раздобытым.
Тех детей, что годами не видели моря,
подрастая в подвалах под вашим прицелом,
хоронили отцов и седели, а вскоре
на доске «Я на фронт!» нацарапали мелом.

Уходите домой, заберите надежды
переделать людей. Покорить невозможно.
Ничего никогда здесь не будет, как прежде,
так запуталось всё, так кроваво безбожно.
Заберите с собою свои вышиванки,
их узоры, наверное, будут не в моде.
Их не станут носить молодые подранки
и запишут навек в генетическом коде.

Да и вам не забыть этот ужас на лицах
от игрушек, невинною кровью залитых.
И мальчишки потом будут хмурые сниться,
вы им столько должны за подружек убитых.
Там, в окопах, они, у прицелов подранки,
что за смерть матерей троекратно храбрее,
И потеряно всё, и ложатся под танки.
Повзрослели они. Уходите скорее.

От подснежников лица у всех потеплели.
Вы уйдёте, и мир зазвенит тишиною.
Пожалейте родных и, пока уцелели,
возвращайтесь домой уже этой весною.

Тебя опять зовут протестовать?
Ты хочешь счастья. Много больше счастья.
Готов ли жизнь свою ты променять
На годы беспросветного ненастья?

Ты заскучал? Хотелось бы хлебнуть
Романтики кровавых революций?
Так знай же, что успеют улизнуть
Те, чьи призывы громко раздаются.

Ты завтра собираешься свергать?
А после? Только унижений годы.
А тем, кто продолжает тебя звать,
Достанутся дворцы и пароходы.

Им заплатили, чтобы тебя звать.
Но ты идёшь, отбросив аргументы?
Чтоб можно было тело опознать,
Возьми с собою, мальчик, документы.

Сумасшедший июль. Ноздреватые белые камни.
Сладковатый дымок от раскрывшихся жареных мидий.
Краски моря и неба пронзительно свежи и давни,
Это ими писал «Письма с Понта» опальный Овидий…
Древний мрамор руин и веселые детские лица,
И полет облаков, не познавших всей косности веса,
Успевают едва на изломах воды отразиться.
Море – вечный фотограф мгновений судьбы Херсонеса.

И легко говорить, и, прищурясь, смотреть в синеву,
И легко понимать, и легко принимать все на веру…
Сумасшедший мой век, где встречаются, вдруг, наяву
Черный дым крейсеров и медлительный парус Гомера.

Севастополь. Севастополь…
Из осколков, на крови…
Ты смертей изведал столько
Вечной стойкостью любви,
Тех, что стоя умирали
В златокрылых кителях.
Чтоб потомки правду знали,
Небеса, да и земля,
Расцветающая кровью –
Алым маком, по весне,
Где роса тяжёлой солью
Вдовьих слёз живёт в волне.
Море Чёрное прозрачно
Бьёт о скалы, как набат.
И над Альмой и над Качей
Чайки плачут: «Ляжет брат…»
Но поднимут белокрыло,
Вознесут клич в небеса:
«Нам ли, братец, быть унылым?»,
«Нам ли, братец, угасать?»
Никогда. Нигде. Нисколько.
Ни на каплю. Ни на вдох!
Севастополь. Севастополь –
Честь. Страдание. И Бог…

Сквозь завесу дымов, перепутанных вязким туманом,
Прорастает трава, словно дыбится ржавая шкура
Потаенного зверя. И бродит луна полупьяно
В небесах непроглядных, едва освещая фигуру –
И велик человек, только клонится ниц голова.
Может сон одолел, может долгая тяжкая дума…
И шевелит лохмотья не ветер, а воздух едва.
И деревья недвижны. Их ветви черны и угрюмы.

Грянет гром! И огонь раскроит небеса,
И потоки воды будут спорить с неистовым ветром.
Встанет в рост Человек. И откроются ясны глаза,
И могучие руки коснутся багрянца рассвета.
Унесет буйный ветер, развеет дремучий покой,
Красно солнце взойдет и разбудит людей полусонных.
И пойдет Человек – вроде тот же, но только другой,
Видя Светлую даль. И легко слыша чистые звоны.

Россия знает вражий норов –
Прошла сквозь бездну скорбных бед,
Не нужно ей чужих просторов,
Не очернить её Побед!

Прославлен русский штык и сабля!
Бессмертен Сергия завет –
Воскреснут Муромцы, Осляби,
Родится новый Пересвет.

И князь Донской полки возглавит,
Князь Невский в бой поднимет рать.
Бессмертный полк Победу славит –
Судьба России – побеждать!

Смотрели из окон детдомов,
Отцов ожидая с войны,
Ютились под грохоты громов
В углах разорённой страны.

Но в небе глухих деревушек<
Запомнили свет куполов,
И в шёпоте добрых старушек –
Тепло недосказанных слов.

И тихая русская бедность
Вскормила богатство сердец:
И к матери нежную верность,
И трепетность к слову «отец».

Изгладились детства невзгоды,
Но знали – есть Родина-мать,
Умевшая в скудные годы
Шершавой ладонью ласкать.

Святой России бил челом,
В боях не знавший поражений,
Теснил врага – сам был мечом –
Непобедимый русский гений!

Для мировых Побед рождён,
Легенда Альп и Измаила!
Святой звездой заговорён –
Живая копия – Аттила.

Молниеносной, штыковой –
Сбивал атакой вражий норов.
С Победой связанный судьбой,
Но не муштрой учил Суворов:

«Немогузнайка» – вот беда
Для славы праведной России, –
«Сеть иноземных слов – нужда,
Удел ленивого витии».

Служил России, не царям,
Пред Богом – самый верный кесарь.
Не изменял былым друзьям:
Бессменны Ганнибал и Цезарь.

Кутузов и Багратион
Его урок благословили.
И ловко взял Наполеон
Науку русской мысли, силы.

Чудак Суворов был смешон
В кругу завистников сильнейших,
Но восхищался Ланжерон  –
Умнейшим среди всех умнейших.

Не нужно пышности гробам,
Просил оставить лишь три слова.
Подал пример скромнейший нам –
По-русски: «Здесь лежит Суворов».

Кровавой полоской восхода
Туч серый разрезан свинец.
Один из погибшего взвода
Остался у пушки боец.
Какая по счёту атака?
Снаряд бронебойный готов.
Вновь лязганье танковых траков,
Моторов раскатистый рёв.
Сгорала в огне деревушка,
И танки рвались на простор.
Но всё ж одинокая пушка
Стреляла по немцам в упор.
В горниле гремящего ада
Наводчик упрямо твердит:
«Ну, что? Не понравилось, гады?
Давай, немчура, подходи!»
Атака под вечер отбита,
Пылает багровый закат.
На поле с нескошенным житом
Подбитые танки дымят.
Лизало ленивое пламя
Борта с ненавистным крестом.
Присел на лафете, устало,
Боец с закопчённым лицом.
«Взять город врагу не позволим,
В смертельном бою устоим!»
Был сплав из отваги и воли
Покрепче фашистской брони.

Сюжет войны. Его основа
Из книжки записной листок.
На фронте, зная цену слова,
Он, как патроны, их берёг.
В строке его ожил сегодня
На землю рухнувший солдат.
И вновь, скрипя зубами, «взводный»
Готовит связку из гранат.
Вот снова танки перед ними.
И смерть глядит в глаза бойцов.
«Держаться!» – требует Серпили.
И по врагу строчит Синцов.
Горят кострами танки вражьи,
Устало «взводный» закурил
Живые, мёртвые – но каждый
Не струсил и не отступил.
В сюжете рано ставить точку,
В строю, в кабине, на броне
С бойцами вместе эта строчка
С жестокой правдой о войне.

В утренних лугах туман, растаяв.
Лёг росой на спящие кусты.
Три пятнадцать. Курит Серкинбаев,
Мой наводчик из Алма-Аты.
Тишину рассветную нарушив,
По изгибам вражеских траншей
Залпами ударили «Катюши»
И калибр тяжелых батарей.
Полчаса гремело, не смолкая.
Упреждая вражеский налёт.
Щёлки глаз сощурил Серкинбаев,
Растянув в улыбке тонкий рот.
«Гутен морген» пожелали фрицам.
Долго не опомнятся, небось.
Вдалеке грохочут гусеницы.
По местам, ребята! Началось.
«Тигры», из разрывов выползая,
От позиций наших так близки!
И приник к прицелу Серкинбаев,
Бешено крутя маховики.
Выросли разрывы чёрной ёлкой,
Танковых моторов ближе звук.
А ромашки сбитые осколком.
Белым всё усыпали вокруг
Связи нет. Связист пропал бесследно,
Справа скрежет гусениц плывёт.
Там, мотором фыркая победно.
«Тигр» соседний раздавил расчёт.
Краска шелухою оползая,
Сыпет с орудийного щита.
И лежит комочком Серкинбаев,
А пилотка кровью залита.
Мы домой вернуться не сумели.
В том бою себя не сберегли.
Наши мамы рано поседели,
Только «тигры» дальше не прошли.