Вода била из шланга по палубе, по переборкам, по разделочному столу. Мелкие брызги разлетались во все стороны, образуя тысячи маленьких радуг на солнце, которое золотым ореолом просвечивало через жемчужный водяной туман. Вода поднималась фонтаном и клокотала в шпигатах, стремясь как можно скорее вернуться опять в океан. Вместе с собой вода уносила рыбью чешую и всю грязь, скопившуюся за месяц работы на траловой съемке. Руки вцепились в оголовок брансбойта и гудели от напряжения, сдерживая рвущийся на свободу пожарный шланг. Сейчас, еще немного, нужно только пройтись жесткой щеткой еще раз, смыть и будет чисто… Из приоткрывшейся двери лаборатории высунулось виноватое лицо Мишеля.

– Я в лаборатории убираюсь… – прокричал он, стараясь перекричать шум бьющей из пожарника воды.

Полчаса назад мы закончили обработку последнего трала съемки, последние отолиты и чешуя легли в чешуйные книжки. Судно сразу после траления повернуло на север и неслось всеми нашими 11 узлами домой, вспарывая спокойную бирюзовую воду. Схватив заполненные траловые карточки, в которые оставалось внести точные координаты последнего трала, и, крикнув коллегам, что нам осталось только убрать свой угол за траловой лебедкой, где последний месяц мы определяли, мерили, взвешивали и резали рыбу для биоанализа, я загрохотал по наружному трапу в рубку. Переписал координаты из судового журнала в траловую карточку и помахал капитану Риу, мурлыкающиму под нос навязчивый мотивчик, кажется, из фильма «Мужчина и женщина». Риу стоял за штурвалом в гордом одиночестве. Все члены команды занялись уборкой, чтобы превратить пропахший рыбой маленький тесный кораблик в сверкающее белизной и чистотой НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЕ СУДНО «Н’ДИАГО» – флагман исследовательского флота Мавритании.

Из рубки внутренним трапом я спустился на жилую палубу, прошел мимо двери душа, за которым шумела вода, и вошел в лабораторию. Увы, лаборатория была пуста. Не было моих коллег и в нашем закутке за траловой лебедкой. Зато все линейки, приборы, весы, грязные ведра и пластиковые рыбные ящики в живописном беспорядке валялись на палубе. Бросив все, мои мавританские коллеги разбежались. Так вот почему в душе шумела вода. Чтобы собрать моих техников и лаборантов, теперь нужно бегать по всему судну и ругаться. К сожалению, им не понятно, что закончить трудную и долгую работу нужно красиво, чтобы было приятно посмотреть на место, где ты работал. Из уважения к себе, к своему труду, к делу, которое сделал. Чтобы все наши не столь многочисленные приборы и оборудование, чистое и протертое, оказались на своих местах в ящиках, готовых к транспортировке в институт.

Что поделать, все мои коллеги насквозь сухопутный, пустынный народ. Жители маленьких городков и деревень в Сахаре. Моря не любят и каждый выход в море для них наказание. Наш месячный рейс - сущий пустяк для моих русских коллег, уходящих в море на полгода, но для мавританцев это очень долгое и тяжкое заточение.

Что делать, бросать наш беспорядок и грязь нельзя, стыдно перед капитаном Риу, перед членами вышколенного экипажа судна. Нужно браться самому. Только вот где Мишель? Мой коллега француз, неужели и он смотался… Где же европейская солидарность, о которой Мишель толковал почти каждый вечер?

Конец сентября, океан в это время тих, ласков и уютен, судно медленно переваливается с волны на волну. Из камбуза доносится и щекочет ноздри аппетитный запах. Это наш кок Али расстарался, отмечая конец рейса. Рейс в этом году первый и с непривычки трудный. Судно только что пришло из ремонта во Франции, в Бресте. Не зря Риу полгода провел в родной Франции. Поменял машину, перестроил лаборатории. Появилась гидрологическая лаборатория, (в остальное время обеденный салон для офицеров), где установили современный солемер. Отпала необходимость долгими часами титровать пробы с риском искупаться в кислоте. Мне тоже повезло, я получил свой подарок. На следующий день по приходу в Нуадибу Риу пригласил меня на судно и вместе с Пьером – главным механиком показал мне каюту начальника рейса, в которой я обычно жил. Вот там меня ждал сюрприз.

Нужно сказать, что наш «Н’Диаго» переоборудован из обычного тральщика японской постройки водоизмещением в 300 т, это сказалось на планировке судна. Помещения миниатюрные, с низкими потолками, особенно в коридорах. Высота не позволяла мне стоять во все мои метр девяносто, приходилось двигаться по коридорам, согнувшись и втянув голову в плечи. Но и это не спасало, моя бедная голова к концу рейса оказывалась покрытой десятком шишек от столкновений с препятствиями. Особенно сложно было со сном. Моя койка – ящик не позволяла вытянуться. Спать можно было, только согнув ноги в коленках, что отнюдь не способствовало отдыху, и мой замученный вид по утрам вызывал беззлобное подшучивание капитана.

Риу и Пьер открыли дверь каюты и показали на шкаф в ногах койки. В шкафу было прорезано отверстие. Койка удлинилась на добрые полметра, и я получил возможность вытянуться. Шикарный подарок. Следует сразу сказать, что экипаж судна, как и состав сотрудников Института рыболовства и океанографии, во многом был интернационален. Франция и СССР оказывали развивающейся стране Мавритании бескорыстную помощь. Причем французы, колонией которых была Мавритания раньше, считали, что они тут самые главные. Это они приобрели и переоборудовали японский тральщик, они содержали за свой счет офицерский состав «Н’Диаго», они финансировали работу научной группы из 4 специалистов. А для того, чтобы подчеркнуть свое особое положение, недалеко на юге в Сенегале в порту Дакар базировали два фрегата ВМФ Франции.

Но и СССР не отставал. В водах Мавритании и Западной Сахары работал советский рыболовный флот из 20-30 единиц крупнотоннажных судов. В океане стояли плавбазы, рыбоконсервные суда. А после инцидента с обстрелом одного из наших судов марокканским судном береговой охраны, (Марокко уже тогда, в 80-х годах считало Западную Сахару своей), в водах на границе Марокко и Западной Сахары появился «Бугель». Теперь стоило рыбацкому судну завопить по радио о том, что кто-то пытается его обидеть, как по мановению волшебной палочки появлялся длинный, узкий, приземистый силуэт СКР с расчехленными пушками, ракетными установками и позывным «Бугель». Кроме того, СССР построил в Нуадибу корпус Центра рыболовства с аквариумом. Правда, аквариум так и не удалось запустить, слишком понравилось группе инженеров из Севастополя получать валютные командировочные. В самом Центре рыболовства и океанографии работала группа специалистов из Калининграда. Четыре человека, среди них гидробиолог – ваш покорный слуга. Так появился на борту «Н’Диаго» этот «длинный русский». Нужно сказать, что директор Центра доктор Моктар Ба, высокий, красивый и элегантный негр, редкий умница и прожженный интриган, весьма умело использовал возникшее между французской и нашей группой соперничество. Работа так и кипела.

После перехода из Франции «Н’Диаго» недолго простоял в порту белоснежным красавцем среди ржавых тральщиков. Дела торопили и через пару дней мы ушли в рейс с донной траловой съемкой по всему шельфу Мавритании.

Рейс начался превосходно. Легкий ветерок в корму, небольшая зыбь, плавно покачивающая судно. Превосходное питание запасенными во Франции деликатесами, умело приготовленными Али. Койка, на которой можно вытянуться в длину с пачкой журналов, привезенных Риу из Франции. Идиллия. Но на вторые сутки идиллия рухнула. В салон, где мы с механиком Пьером дегустировали приготовленный им собственноручно кофе с гвоздикой под гусиный паштет, заглянул Мишель. Губы его тряслись, и он трагическим шепотом сообщил, что мы забыли в институте все весы. Финал…

Вся траловая съемка построена на том, что каждая рыбка, креветка, осьминог и другая океанская экзотика определяется, взвешивается, измеряется. Потом все суммируется по видам, глубинам, районам и так далее. Основным орудием этой работы является мерная ихтиологическая линейка в виде корытца и весы. Весы большие для взвешивания всего улова, весы поменьше для взвешивания отдельных рыб и весы совсем маленькие для взвешивания гонад с икрой, маленьких креветок. Без таких весов делать в море нечего. Рейс срывался. Все вспомнили напутствие директора Моктара Ба, который долго рассказывал, во что обходится маленькой Мавритании каждый рейс, сколько топлива мы сжигаем, съедаем продуктов и т.д.

Из рубки спустился Риу, полез в холодильник, налил стакан вина, выпил залпом, покрутил пальцем ухоженную бороду. Положение аховое.

На мой вопрос, неужели на судне нет никаких весов, Риу твердо заявил, что весь мусор выбросили во время ремонта в Бресте. Каждый, кто ходил в море, знает, что моряки очень хозяйственный народ. На судно тащится все, что теоретически может пригодиться в море, да и после каждого рейса оседает барахло. Судно постепенно обрастает наслоениями из вещей. Особенно этим славятся механики. Поэтому на судах, ходивших долго, в каптерках можно отыскать удивительные вещи. Но в нашем случае Риу перед ремонтом решил хорошенько почистить судно, и свое решение выполнил, отправив на свалку грузовик всякой всячины.

Все хмуро смотрели друг на друга. И, правда, причем тут капитан и механик. Проблема наша, биологов, и никому не интересно, что техник Сиди - страшный разгильдяй и пофигист. Нужно было контролировать лучше. Я отвел взгляд от сопящего Риу. Выхода нет и нужно позорно возвращаться. Тут мой взгляд упал на лакированную коробку солемера и мерные стаканы в ячейках.

– Один литр пресной воды – один килограмм, пол литра – пятьсот граммов, – забормотал я по-русски, чем вызвал реплику Риу:

– Не наколдуешь, бормочи не бормочи, а возвращаться придется.

– Юн литр де лё са се миль грамм, деми миль – сенк сан грамм, – забормотал я уже по – французски. Риу посмотрел на меня с сожалением – тронулся парень. Но глаза механика Пьера блеснули:

– Баланс!

– Да, весы, нужно только заполнить пластиковые бутылки из-под воды нужным объемом, уравновесить рыбой…или сделать на балансной линейке шкалу, – продолжал бормотать я.

– Баланс! – радостно подхватил Риу.

Пьер быстро заговорил с капитаном, вставляя в разговор нормандский диалект, что делало разговор совершенно непонятным для меня. Потом, увидав мое непонимающее лицо, медленно сказал:

– У меня в машине есть длинные плоские кусочки нержавейки и из них может получиться прекрасный безмен, а вы с Мишелем приготовьте набор водяных гирь для разметки шкалы. К утру мы с мотористом сделаем вам пару безменов, – и добавил, глядя на капитана:

– А ты хотел и у меня кое – что выбросить. Я же говорил, что в машине лишних вещей нет.

Утром в лаборатории нас ожидала пара прекрасно сделанных полированных безменов, с вертлюгом, на маленьких подшипниках. Шедевр ручного творчества. Эти безмены так и остались на «Н’Диаго» и работали потом многие годы, поражая тщательностью изготовления, точностью и удобством.

На пару с Мишелем мы закончили уборку. Вернее, от уборки на палубе нас отстранил тралмастер Мухаммед – мой старый друг, с которым я сделал не один рейс, в том числе на маленьком деревянном «Альмаравиде» – первым и старом судне Центра по рыболовству. Мухаммед отнял у меня щетку, которой я оттирал переборку, со словами, что этой работой неприлично заниматься «доктору Алексису», а с моими шустрыми техниками он позже разберется.

Потом было блаженство душа. Мы шли домой и режим экономии воды закончился. Чистые шорты и рубаха, что еще нужно человеку для счастья. Оставалось дождаться позднего обеда, потом сон, еще двое суток перехода на север и мы дома. Динамик спикера просипел, кашлянул и свистнул. Для людей понимающих это значило, что капитан приглашает к себе в каюту, которая выходила в рубку. Аперитив. Звучит это несколько странно на мавританском судне, идущим под зеленым исламским флагом, в стране, где употребление алкоголя запрещено конституцией, и вдруг такое. Но французы есть французы, и каждой белой физиономии на борту была свято положена бутылка бордо. Мы в тропиках, значит, по уставу нужно пить тропическое вино. На этом стоял и стоит флот, и бутылка отменного французского вина, в меру охлажденная и обвязанная крахмальной белой салфеткой, дожидалась меня в ячейке в салоне. Ну, а какой француз без аперитива? Вот и пользовались некоторые русские хлебосольством Риу. Тем более окончание рейса, значит, что на обед возможно шампанское, а к кофе мартель. Такое умозаключение подтверждала суета на камбузе и очаровательные запахи, разносящиеся оттуда.

Поднимаюсь наверх в рубку. Захожу в штурманскую, соединенную с каютой капитана. Вся компания уже в сборе. Сегодня по аперитиву дежурит Поль, второй штурман, он же боцман. Обязанность дежурного, (дежурим все по очереди), налить напитки. В серебряном ведерке блестит колотый лед. В ячейках чистейше вымытые стаканы и бутылки вина, виски, джина и рикар-пастис.

– Алексис, тебе рикар? – спрашивает утвердительным тоном Поль, бросая в стакан кубики льда. В вопросе традиционная и старая подначка. Рикар или средиземноморский пастис – анисовый ликер с забытым вкусом детства. Пертусин. Разбавленный водой он становится мутно-белого цвета. Его вкус и цвет всегда отпугивали моих русских коллег, что доставляло французам маленькое удовольствие. Со мной было то же, но, попробовав, я оценил напиток, у которого оказалось несколько серьезных преимуществ. Во-первых, рикар не давал характерного запаха алкоголя, что важно в исламской стране, когда вы не хотите поставить ваших мусульманских коллег в неудобное положение. Во-вторых, голова после рикара была чистой и, в – третьих, мой застарелый морской гастрит воспринял рикар положительно. Поэтому я стал в нашей маленькой белой колонии своеобразной знаменитостью. Русский, любящий рикар. О!

Со стаканами в руках, в которых позвякивал лед, мы болтали, отпускали шуточки, обсуждали рейс. Бормотало радио. Народ, а все члены экипажа были из Бретани, подначивал Мишеля, парижанина и сухопутную крысу. Паризьен. «У вас там, в Париже, во Франции», – вещали бретонцы, считающие себя жителями не Франции, а Нормандии. Мишель вяло отбивался. Алкоголь уже ударил в голову, усталость отступала, всем было хорошо и уютно. Я не прислушивался к разговору, тем более, когда невнятно говорили бретонцы, понять можно было только смысл. Думал о жене, как там она одна. Хотя успокаивала мысль, что в случае чего о ней позаботятся. Тем более что перед рейсом ко мне подошел Риу и предупредил, что внес Тамару в список лиц для обязательной эвакуации. Это на всякий случай, когда французская морская пехота, невзирая ни на что, должна по адресам найти данных лиц и эвакуировать. Прецеденты были и есть, а вся Африка знает, что морская пехота своего добьется. Так было в Йемене, где со стрельбой французы вместе со своими гражданами вытаскивали и наших соотечественников, а наши военные суда стояли на рейде и ждали приказа из Москвы.

Риу крутнул верньер приемника и мы отчетливо услышали два молодых голоса, обсуждающих перипетии захода в Дакар с подробными характеристиками девочек. Зашикал Пьер, все замолчали и стали вслушиваться в разговор. Риу пояснил мне, что переговариваются друг с другом два фрегата ВМФ Франции, базирующиеся в Дакаре, это рядом. Там у Пьера служит сын и тому очень интересно послушать. Молодые люди болтают потому, что говорят по закрытому защищенному каналу и подслушать их нельзя. А мы слышим потому, что во Франции в радиостанцию «Н’Диаго» поставили специальные кварцы, что позволяет в случае необходимости связаться с кораблями ВМФ Франции (все как и у нас, как же еще свяжешься с «Бугелем»).

– Болтуны! Наверное, парижане, – осуждающе сказал Пьер, не признав голос своего сына. Я уже не помню, кому пришла идея пугнуть зарвавшихся ребят. Но озвучена она было Риу:

– Алексис, скажи им по-русски.

Я взял микрофон и вклинился в разговор на языке, который я считал французским:

– Силь ву пле, парле лянтман. Же не компран па тотальма! Же не парвенир па а инскрире! (Пожалуйста, говорите медленнее. Я не все понимаю! Я не успеваю записывать!)

После моих слов в эфире наступила тишина с характерным шумом несущей волны передатчиков.

– Ки эт ла? Ки эт ла? (Кто тут?) – спросил испуганный голос.

– Рюс сателлит! (Русский спутник!).

В эфире отчетливо послышалось щелканье выключаемых передатчиков.

Такого хохота я еще не слышал. Пьер бросил стакан с виски и бил себя руками по животу. Риу давился от хохота. Мишель бился головой о переборку. Пожалуй, позже всех засмеялся я, только тут поняв, что получилось.

В штурманскую ворвался перепуганный рулевой, которому Риу категорически запрещал входить, когда мы собирались на аперитив.

Прошло два месяца. К нашему дому подъехала Хонда, из которой вышел Пьер, его жена и красивый гибкий парень. Троица подошла к калитке, позвонила и вошла. Мы с женой поднялись на встречу.

– Я сейчас познакомлю тебя с русским спутником, – улыбаясь, сказал молодому человеку Пьер. – Это мой сын, он приехал к нам на неделю из Дакара.

Потом за столом я узнал, что наша шутка наделала переполоха, но вот только не могли понять французские военные моряки, почему на русском спутнике нет магнитофона. На что я ответил:

– У нас и безработицы нет!