Ночь над Мадридом

Вообще-то я уже и не верил, что попаду на «Крузенштерн». Особенно в последний месяц. Что-то все не складывались дела с оформлением паспорта моряка. И хотя меня не раз заверяли, что все будет в порядке, что если не на всё плавание, то до столицы Уругвая – Монтевидео – я все равно доберусь на славном нашем паруснике. Но получение паспорта все откладывалось и откладывалось. Кто-то там с кем-то поругался, и оказался в заложниках этой ссоры.

А я уже уволился с работы. Меня проводили, чуть ли не с оркестром, как будущего героя кругосветного плавания. И, признаться, от зависшей моей ситуации на душе было тоскливо. «Крузенштерн», тем временем, шел по Европе, а я все так же безвылазно сидел в Москве и надежды мои с каждым днем ожидания таяли и уменьшались. Я уже перестал звонить друзьям, потому что знал– первым вопросом ко мне будет: «Ну, ты где? Ты как? Ты откуда»? Я решил просто не думать о кругосветке. Как бы, нет и не было ее вовсе. И так жить до тех пор, пока, если все же она случится, не вступлю я на палубу «Крузенштерна». Чтобы отогнать навязчивые мысли, я съездил на Успенье во Псков, побывал в Святогорском монастыре на могиле Пушкина. Потом я поехал к себе на родину – на Урал.

Так летели дни и я уже начал подумывать – а не вернуться ли мне на работу. И в это самое время пришло известие, что паспорт моряка почти готов, и что я могу всерьез собираться в дальний рейс. Но я все равно не верил, что это реально может случиться. Да, вот он паспорт моряка – у меня в руках. Да, вот билет на самолет до испанского острова Тенерифе, куда в конце сентября должен прибыть «Крузенштерн». Вот и багаж собран. Вот мы едем на такси, и водитель говорит, что Ленинградское шоссе сейчас забито напрочь, и хорошо, что мы едем в Домодедово, а не в Шереметьево. А я не верю. Не верю я и когда мы проходим паспортный и таможенный контроль. Все ведь может случиться. Например, в сумке у меня «обнаружили» маленькие ножницы: «Уж не террорист ли я»? Я готов пожертвовать ножницами. Что такое ножницы по сравнению с кругосветным плаванием? Но – меня пропускают вместе с ними. Наверное, я не похож на террориста.

Мы садимся в самолет с бортовым номером «А-319». Вот он набирает высоту. Вежливая стюардесса в бардовом платье ходит по салону и предлагает журналы, напитки, сувениры. На груди у нее небольшая карточка с эмблемой испанского аэрофлота и с ее именем «Тезла». Мы с моим товарищем и организатором этого «десанта» пьем напиток под названием «Мазут» – смесь виски и «Кока-колы». Нам подают обед в мизерных пластиковых тарелочках и с мизерными бутылочками джина и оливкового масла. Мы летим четыре часа сорок минут – а я все еще не верю, что все это наяву, что все это случилось. Хотя наш самолет уже мчится по огромному мадридскому аэродрому. Десятки рулёжных дорожек сияют красными и белыми огнями.

Мы выходим в столичном испанском аэропорту для пересадки. Нам еще предстоит один полет до острова Тенерифе. До этого полета еще три часа. Мы сидим на лавочке в здании аэровокзала. Но ощущения отрыва все еще нет. Да, вокруг иностранцы. Американская пара – муж и жена кормят из соски ребенка. Араб, закутанный в белые одежды, важно прошел мимо нас. Все это можно увидеть и в Москве. Мой товарищ приносит бутерброды с копченой колбасой. «Нет, – говорю я себе, – это еще не начало».

Но вот объявлена посадка на наш рейс «Мадрид-Тенерифе». Вновь мы в самолете. Я усаживаюсь у круглого окна-иллюминатора: «Может быть сейчас, наконец-то, что-нибудь пойму и почувствую»?

Самолет уносит нас в ночное небо, набирает высоту, разворачивается. Под нами сияет и переливается мириадами золотых огней ночной Мадрид. Словно огромные сокровища мира вдруг вспыхнули на черном бархате ночи и сверкают, переливаются для нас. Вспыхивали изумруды различных тонов и оттенков, фиалками цвели аметисты, горели бриллиантами алмазы. И вся эта игра цветов и красок вдруг хлынула в душу, и я подумал, что, наверное, богаче меня просто нет сейчас человека на земле. А впереди нас ждал полет над Бискайским заливом, где тоже сверкали и переливались огни с очертаниями далеких берегов. Нас ждали Канарские острова и какая-то неведомая, незнакомая и неповторимая жизнь, в которой был я маленькой счастливой песчинкой.

«Свершилось», – услышал я собственный голос.

 

Канарская тележка

На Канарские острова, где находился «Крузенштерн», я добирался со значительным грузом. Помимо собственного багажа, почти на год плавания, надо было отвезти еще и сотню футболок с эмблемой «Рособоронэкспорта». Короче говоря, и вес, и объем моей поклажи был приличным. Когда мы прилетели в аэропорт Тенерифе, для перевозки этого груза к такси потребовалась тележка. Казалось бы, все просто – подходи и бери так же, как у нас в Домодедово, откуда мы улетали. Но не тут-то было.

Все тележки в канарском аэропорту оказались скованными цепочками. Чтобы отсоединить одну от другой, требуется в специальный замок вставить монету достоинством в один евро. Хорошо, что со мной летел мой товарищ, у которого эта монета нашлась в портмоне. А если бы его не было, то пришлось бы мне бегать и менять стодолларовую купюру. Если учесть, что ни английского, ни испанского языка я не знаю, то повозиться пришлось бы основательно. Среди многих достопримечательностей этого центра мирового туризма наиболее яркое впечатление на меня отчего-то оставила именно эта тележка.

 

Католические свечи

На канарском острове Тенерифе я побывал в католическом храме. Я зашел туда из любопытства – интересно было своими глазами увидеть, что собой представляет западная европейская церковь. Никогда раньше не был. Однако уже при входе туда – стало неуютно. Причиной тому послужили церковные свечи. Они оказались – электрическими. Перед статуями католических святых, стоял ящик, в который и были вмонтированы ряды этих самых свечей-светильников. Под каждой из них в этом ящике была прорезь, чтобы опускать туда монеты. Чем больше монет опустишь, тем, наверное, дольше будет гореть лампочка-свечка.

Глядя на этот свечной ящик, мне почему-то вспомнились автоматы для газированной воды. Бросишь копейку – вода без сиропа, бросишь три копейки – с сиропом.

 

Страна перелетных птиц

Когда мы приехали в российское посольство в Уругвае, то первое, что узнал я об этой стране – это смысл ее названия. Уругвай переводится с индейского языка, как страна перелетных птиц. Правда, красиво? Сказал всего лишь одно слово: «Уругвай», и целая картина перед глазами. Но нам и говорить ничего не надо было. Мы пришли в Монтевидео, по-нашему, осенью. На дворе был ноябрь. В южном полушарии – это, как у нас весной, в мае. Все утопало в яркой молодой зелени. Солнце сияло так ярко, как я нигде и никогда раньше не видел.

– Здесь нельзя ходить без солнечных очков, – то и дело повторяли нам сотрудники посольства. – И обязательно надо использовать крем от солнца. Сгореть можно в пять минут. Монтевидео – это же самая южная столица в Южном полушарии. Надо быть осторожным. Тут самый высокий процент заболевания кожи у людей.

Но осторожным быть не хотелось. Представляете – конец ноября, а вокруг все просто полыхает от молодой зелени, лазурного неба, искристого моря. И, главное – как поют, как щебечут на все лады уругвайские птицы.

– Как же чудесно у вас тут поют птицы, – восторженно сказал я сопровождавшему нас сотруднику посольства.

– Это, конечно же, хорошо день, два, три, ну, неделю послушать. А потом тишины захочется. Они ведь тут почти круглосуточно поют. И спрятаться просто некуда.

Недели через две мы покинули страну перелетных птиц. Экзотическая и приветливая страна – осталась за кормой. О ней теперь хорошо и приятно вспомнить или рассказать кому-нибудь. Рассказать о том, как там хорошо и красиво, и еще о том, как приятно потом возвращаться домой.

 

Два ястребка

В первые дни моего похода на «Крузенштерне» я увидел двух небольших ястребков. Может быть, это были и не ястребы, но, по-крайней мере, так их все называли, да и похожи они были на ястребов. Интересно было следить за этой пернатой парой. Они лихо лавировали между мачтами, кружились вокруг судна. Странно было видеть их в море. На воду они, естественно, не садились. Это же – сухопутные птицы. А мы, тем временем, все дальше и дальше отходили от берегов.

– Они у нас на фоке живут, – сказал мне однажды мой земляк старший матрос фок-мачты Олег Пузанов.

– А чем же они питаются? – спросил я. – В море же нет никаких мошек, а рыбу ловить они не умеют.

– Да ничем они не питаются, – ответил Олег. – Мы им хлеба накрошили, воду поставили. Но не пьют, не едят. Вот увязались за нами. Наверное, погибнут в море. До ближайшего берега миль пятьсот.

Дня через три наши ястребки исчезли так же неожиданно, как и появились.

 

Сирень и одуванчики

В аргентинском городке Ушуайа возникает ощущение сказки. Отсюда, с крайней точки южноамериканского материка, суда возят туристов в Антарктиду. Идешь по улицам этого небольшого городка и думаешь: «Так не бывает». На календаре декабрь холодный, а вокруг лето. Причем, не какое-нибудь тропическое – с пальмами и пляжами, а наше – российское.

Едва мы сошли с нашего судна, как нас встретила целая поляна одуванчиков. Желтых, пушистых, улыбчивых. Точно такие же одуванчики повсюду растут у нас в мае. Проходим чуть дальше – на газонах лиловый люпин.

– Ну, это же мы просто домой приехали, – восторженно говорит мой товарищ. Он – художник. Он нагибается над каждым цветком и подолгу рассматривает его. И вообще – он без устали фантазирует и ликует как ребенок. А ему уже – седьмой десяток.

Мы поднимаемся в гору по узким улочкам этого приморского городка и не устаем восторгаться. Вот перед нами куст сирени. Подходим, нюхаем. Точно – сирень! У нас – зима, а в Южном полушарии – лето.

– Помните сказку «Двенадцать месяцев»? – спрашивает меня мой попутчик. И тут же продолжает: «Вот куда надо было ехать падчерице в декабре за подснежниками. И никакие Братья Месяцы ей бы не понадобились!

– Да, – охотно соглашаюсь я, – устроилась бы уборщицей или прачкой к нам на «Крузенштерн» и вскоре оказалась бы здесь – в Аргентине, на краю света.

– Нет, – возражает мне мой товарищ, – не надо из сказки делать грубую реальность. Уборщица или прачка – это не то. Лучше бы сразу, мгновенно. Захотелось зимой сирени, взмахнул волшебной палочкой – и ты в Ушуайа.

– Если будет волшебная палочка, – подзадориваю его я, – то и на край света лететь не надо. Взмахнул – и полная корзина любых цветов у Вас будет и в декабре, и в январе прямо в питерской квартире.

– Ну, что Вы все приземляете, – укоризненно посмотрел на меня художник. – Да и зачем здесь волшебная палочка? Здесь и так – сказка.

 

Сверчок

Местом наиболее задушевного общения на судне, на мой взгляд, является ют. То есть – палуба в кормовой части судна. Именно здесь собираются курильщики, здесь до глубокой темноты не стихают разговоры, иногда звучит гитара, короче говоря – место уютное. Именно сюда поздней ночью вдруг прилетел какой-то большой, размером с куриное яйцо, жук. Он был черным, блестящим. Его туловище глянцево сияло в свете палубных фонарей. У него были длинные и быстрые лапы.

Кто-то в испуге крикнул: «Дави его»! Но все почему-то отбежали в сторону. В это время жук юркнул под привод Дэвиса – запасное рулевое устройство – и там спрятался. Вскоре на шум подошел наш научный сотрудник и сказал, что скорей всего – это был обычный сверчок. Он даже нагнулся и попытался найти его в темноте. Но так и не нашел.

– Хорошо, что вы его не раздавили, – сказал наш судовой «Паганель». – Помните, отчего у Буратино начались неприятности?

После выразительной паузы сам же и ответил: «Оттого, что он обидел сверчка».

 

Боцман Привалов

Право же стоит хотя бы раз послушать музыку парусного аврала. Причем с самого начала. Вот подается исполнительная команда: «Пошел все наверх»! И уже помчались, побежали курсанты и экипаж из кубриков – наверх, на палубу. Сотни ботинок дробно стучат по трапам. И вот уже боцмана взяли свои трубы-матюгальники и – тут уже звучит настоящий парусный оркестр. Это надо слышать. Представьте себе крепкого загорелого боцмана с этой медной трубой. И летит над палубой: «Выбирай, б.., бом-брам-бр-р-рас»! Так командует Миша Привалов. У него мужественное, словно бы рубленное топором лицо. Вслушайтесь еще раз, и станет понятно: «Выбирай, б.., бом-брам-бр-р-рас»!

А вечером была баня. Мы пошли в сауну. Там был и Миша. Он сидел на полке словно султан – на голове у него был свернут тюрбан из полотенца.

– Как здорово у вас получается командовать, – искренне сказал я ему. И я повторил ту самую «музыкальную» фразу.

И вдруг я увидел, что Миша засмущался.

– Иногда бывает, сказал он, – сорвется какое-нибудь лишнее слово. Я ведь понимаю, что курсанты еще дети. Но сама наша работа требует жесткости.

Не раз до того и потом я видел, как внимательно и бережно работает Миша с курсантами, как старается объяснить им всю суть непростого парусного дела. По-отечески он заботился о каждом.

Позже я узнал, что у Миши был сын, который погиб год назад. Когда Миша уехал из Владивостока по семейным обстоятельствам, то вторая грот мачта как-то осиротела. Хороший он был, обстоятельный боцман.

 

Конские широты

Среди многих бесед с различными людьми и на разные темы в кругосветном плавании почему-то на особицу стоит небольшой рассказ капитана-наставника барка «Крузенштерн» Геннадия Васильевича Коломенского.

– Иногда парусники попадали в конские широты, – рассказывал он, – и долго не могли оттуда выбраться.

– А что это за широты? – уточнил я.

– Ну, это неофициальное название такое – примерно по пять-десять градусов на север и на юг от экватора в Атлантике. Там – зона малого ветра, а то и полного безветрия. И когда европейцы осваивали Америку, то парусные суда частенько оказывались там, как в ловушке. Порой месяцами зависали – не могли выбраться. Нет ветра – и ничего не поделаешь.

– А почему они называются именно конскими?

– Так в том-то и дело, что в Америку из Европы везли лошадей. Многие тысячи. И, когда они попадали в эти широты, то воды и сена им не хватало.

– И что же с ними и делали?

– Понятно – что! Резали и сбрасывали за борт! Можно сказать, что всё дно в этих широтах покрыто костями лошадей.

Вот и вся история. И много лет уже прошло со времени той беседы. И нет уже в живых Геннадия Васильевича. Но тот краткий и простой рассказ его помнится ярко. Словно увидел я тогда несущиеся над Атлантикой табуны лошадей отлетающих ввысь – к небу.